ВЕСЕЛЫЙ ГОРОД
В Кашгаре донесение из пикета произвело переполох, По распоряжению властей город был объявлен на военном положении: на крепостных стенах выставили усиленную стражу, ночью по улицам разъезжали конные дозоры.
Желая, по возможности, предотвратить кровопролитие и спасти город от нового разграбления, правители решили послать на разведку к каравану, ставшему лагерем в двенадцати километрах от городских ворот, у гробницы Куфалла-ходжи, опытных чиновников... Оплаканные женами, как смертники, чиновники не очень-то спешили навстречу верной гибели.
В караване же не теряли времени даром: не дожидаясь встречи с властями, Мусабай с несколькими старыми караванщиками, ранее бывавшими в Кашгаре, поскакал в город «отдать салям» аксакалу. Аксакал Насырэддин сохранял полнейшее спокойствие — он сразу не поверил вздорным слухам и ласково встретил своего старого знакомца Мусабая, вместе с которым они в былые годы не раз пировали на веселых кашгарских празднествах — машребах; он тотчас послал в караван закетчи — сборщика религиозной, в пользу Магомета, пошлины —и даже своего сына.
Следом за закетчи подъехал кашгарский чиновник из наиболее отважных; поговорив с Мусабаем и бегло осмотрев лагерь, он, не помня себя от радости, поскакал успокаивать город.
На другой день, покончив закет и отправив скот откармливаться на пастбища, караван пошел к Кашгару. Но не проехали они и половины пути, как их остановили важные чиновники, одетые по-китайски и на этот раз державшиеся с чувством величайшего достоинства. Один из них, облеченный наибольшей властью, Измаил-бек, распорядился развязать вьюки для осмотра. Близился вечер, и беки отложили осмотр до утра. За ужином, не поскупившись на подарки, Мусабай уговорил Измаил-бека допустить караван в город... По пыльной дороге, идущей между полями, засеянными джугарой и кормовой травой мусюй, караван подходил к Кашгару; перешли по деревянному мосту через речку Тюмень. Валиханов ехал впереди, рядом с Мусабаем, а тот опять, как на перевале Сан-Таш, предался восхвалению Кашгара.
Гулять будем, вино пить будем, женщины будут,— чокая от восторга языком, говорил Мусабай. . Валиханов, памятуя о суровых мусульманских порядках, слушал Мусабая не без удивления, но сейчас он мог не доверяться рассказам — высокая городская стена с лёгкими решетчатыми башнями по углам уже виднелась впереди. Через некоторое время у Валиханова появится возможность все проверить самому. Он даже привставал на стременах, словно торопясь подглядеть городские тайны, но высокая стена скрывала и дома, и сады, и издали казалось, что за нею ничего нет.
До открытых ворот оставалось несколько сот метров, когда внимание Валиханова привлекла странная аллея из жердей, расставленных по обеим сторонам дороги. К каждой жерди была прибита поперечная планка, а к планке подвешена клетка...
— Что это? — невольно вырвалось у Валиханова.
— Головы казненных повстанцев, сторонников ходжи,— ответил Мусабай и крутанул головой, как будто ворот просторного бухарского халата, подаренного аксакалом, неожиданно затянулся у него на шее. Валиханов инстинктивно повторил его движение и взялся рукой за горло, чувствуя, как трепетно бьется под большим пальцем тоненькая пульсирующая жилка. Валиханов проглотил слюну, и острый кадык его поднялся и тотчас опустился...
Страшен был путь каравана по аллее смерти. Клетки, подвешенные на тонких веревках, раскачивались под порывами ветра, и некуда было отвести глаза, чтобы не видеть сморщенных, уменьшившихся в размерах и потемневших от солнца голов... Сладковатый трупный запах, примешиваясь к запахам пыли и конского навоза, заставлял Валиханова едва приметно морщиться...
Караван вступил в Кашгар в полдень 1 октября 1858 года, перейдя по мосту через ров и миновав тройные дощатые ворота. Валиханов увидел перед собой низкие плосковерхие дома из глины, обнесенные дувалами, над которыми покачивались пропыленные ветви фруктовых деревьев, и тесные грязные улицы. Улицы были настолько узкими, что только по одной из них, ведущей в центр, к базару, могла проехать двухколесная арба. На этой же центральной улице находились купеческие лавки, чайханы, цырюльни, караван-сараи. Кое-где с крыши па крышу были перекинуты плетеные из чия цыновки —- для тени.
Мусабай, Валиханов и их спутники остановились в сарае «Анджан».
Аксакал Насырэддин попрежнему покровительствовал каравану, но это только усиливало подозрительность китайских чиновников. Они внимательно просмотрели весь багаж и образцы товаров послали самому амбаню — китайскому правительственному чиновнику.
Один из высших чиновников, дорга-бек, несмотря на протесты аксакала, потребовал караван-баши к себе.
Валиханов, решивший, что ему лучше не таиться и сразу пройти через все испытания, пошел вместе с ним. Дорга-бек долго расспрашивал их о пути, о товарах, о цели приезда. Они ушли от него обеспокоенными, надеясь в душе, что допросы на этом кончатся. Но на следующий день их вызвали к самому амбаню, человеку умному и проницательному, и они поняли, что все предыдущие осмотры и допросы носили лишь характер предварительного следствия... Мусабай по-настоящему струсил, да и Валиханов чувствовал себя немногим лучше.
Наскоро оседлав лошадей, они последовали за беками, Выехав из городских ворот, Мусабай и Валиханов увидели палатки, около которых стояли странные, похожие на виселицы сооружения. Их ввели в просторную палатку, в которой сидело четыре мандарина — два с красными шариками на шапках и два с синими. Те, что имели красные коралловые шарики, и были высшим начальством — один амбань, второй — хаким-бек. Сложив ладони и прижав руки к груди, но не рискуя поднять глаз, Мусабай и Валиханов приветствовали амбаня и хаким-бека. Амбань рассматривал их долго, пристально, и никто не мешал ему ни вопросом, ни движением. Палатка слегка покачивалась в глазах у Валиханова, и ему казалось, что он слышит, как тяжело падают на землю минуты...
Наконец, амбань сказал по-китайски: «Это не русские и не татары: аксакал сказал правду — они анджанцы». Лицо его утратило суровость, и он заговорил спокойно, приветливо. Караван-баши, справившись с волнением, удачно отвечал на вопросы, и на прощанье амбань пожелал им хорошей торговли.
После встречи с амбанем их перестали допрашивать, но и Валиханов, и Мусабай постоянно чувствовали, что тайный надзор за ними продолжается...
В ближайшие же дни Валиханов понял, почему Кашгар, так же как и другие города Малой Бухарин, пользуется такой громкой славой на Востоке...
Суровы законы ислама. Кораном запрещено пить вино, женщины изгнаны из общества, заперты в гаремах и не имеют права с открытым лицом показываться чужим мужчинам. За прелюбодеяние виновниц до смерти избивают камнями... В Бухаре, в Коканде после призыва к молитве полиция загоняет всех в мечети. По улицам ходят особые духовные чиновники, за которыми слуги носят палки. Эти чиновники имеют право остановить любого прохожего и проверить, знает ли он Коран, а в случае ошибки тут же, на улице, наказать палками...
Иное дело Кашгария, этот своеобразный оазис в мусульманском мире. Никто не загоняет здесь правоверных в мечети, повсюду отрыто продается вино, гашиш, кокнар, опиум, а женщины пользуются полной свободой: участвуют на пиршествах вместе с мужчинами, а при желании могут, ничего не опасаясь, развестись с надоевшим супругом.
Именно поэтому крайне редки в Кашгарии случав многоженства, столь характерного для остальных мусульманских стран: кашгарские женщины не терпят в собственном доме соперниц.
Существует в Кашгарии строгий, освященный вековой традицией обычай: каждый иностранец, приехавший в город, обязан временно жениться на чаукен — молодой женщине, специально предназначенной для этих целей.
Иностранцу нужно только сходить на базар, куда в ожидании нового мужа сходятся свободные чаукен, и выбрать себе временную подругу по вкусу. Условия этих браков несложны: без всяких проволочек вас обвенчают по всем правилам шариата, а при отъезде — разведут, и требуется от мужа только кормить и одевать жену...
Приученный к совершенно иным житейским правилам, Валиханов очень удивился, когда Мусабай сказал, что им надо идти жениться. Валиханов попробовал отшутиться, но Мусабай сразу посерьезнел — не подчиниться обычаю значило выдать себя.
Валиханов вспомнил омских красавиц, которым в доме Гутковского декламировал стихи Полонского и Майкова, и захохотал. Вот так история!.. Нет, он никого не любил, никому не давал клятв верности, но он и не помышлял о женитьбе, даже временной!.. Положение, в которое он попал, представлялось ему теперь в высшей степени комическим. Итак, если сейчас, когда он, надев бухарский халат и повязав голову чалмой, выйдет на улицу и его спросят, куда он идет, он небрежно ответит — на базар, за женой... Еще раз Валиханов мысленно перенесся в Омск, в кружок товарищей-офицеров — то-то посмеются они, когда он расскажет им об этом пикантном приключении!
Мусабай ждал, лукаво посматривая на Валиханова. Он, как видно, определенно решил не откладывать свадьбу.
Они пошли в центр города, на базарную площадь «чарсу», что расположена как раз рядом с регистаном —
соборной мечетью. Скрипели арбы, в воздухе вилась золотистая пыль, поднятая сотнями ног, трубно орали ишаки, ржали кони, блеяли овцы, назойливо жужжали тучи сытых базарных мух, пестрела, двигалась, шумела многоязычная толпа... Каких только товаров не вынесли купцы и как они расхваливали их, как настойчиво зазывали покупателей!..
Пахло горячей пылью, острыми соусами, сырым мясом (ободранные туши баранов, почерневшие от несметного количества мух, висели повсюду), конским и овечьим навозом, кислым урюком...
Мусабай уверенно прокладывал дорогу в ту часть базара, где, по его расчетам, коротали время чаукен; взвинченный, испытывая любопытство и смущение, Валиханов покорно тащился следом, не без робости выглядывая из-за широкой спины караван-баши...
И они увидели чаукен, одетых в шелковые плащи с золотыми лентами; длинные белые чадры были откинуты, и лица их оставались открытыми. Без тени смущения осматривали они проходящих мимо мужчин, переговаривались, смеялись им вслед...
Потом Валиханову казалось, что все произошло без его участия: просто он увидел перед собой милое, чуть тронутое оспинками лицо и уловил запах косметического конопляного масла и чеснока, которым кашгарцы сдабривают пищу; косо прорезанные жгуче черные глаза смотрели на него не без лукавства, но с ласковой покорностью; чаукен что-то говорила, и меж розовых губ ее поблескивали ровные белые зубки...
Вечером караван-баши устроил машреб для многочисленных знакомых и родственников. Присутствовали на машребе и родичи Алимбая — они не заподозрили подвоха и приняли Валиханова как своего, престарелая бабка даже прислала ему подарок... Гости — и мужчины, и женщины — сидели на красочных коврах, сотканных из шерсти тонкорунных овец, выращенных на высокогорных пастбищах Кунь-Луня, ели жирный плов с бараниной, изюмом, морковью и умач — кукурузный кисель с урюком, пили вино, бузу, слушали мелодичную, но монотонную музыку, под которую плясали гибкие и стройные танцовщицы «ага», а потом и все гости...
А когда гости ушли и Валиханов остался один на один с чаукен, он снова превратился в казаха-офицера,
воспитанного в иной среде, с иными, далекими от местных, понятиями о чести, любви,.,
И восемнадцатилетняя чеукен, первый раз вышедшая замуж шесть лет назад, с любопытством приглядывалась к этому молодому стройному аиджанцу — своему новому мужу..,
Большое путешествие Чокана Валиханова. Часть 4