Союз ханьцев с усунями
НЕВЕСТА КУНБАГА
В 105 г. до н.э. в Хань прибыло очередное посольство от усунсй. Удивило хозяев не само это событие. Удивило другое — слишком богатые дары, в том числе 1000 замечательных коней. Но когда узнали, что послы-то в сущности являются сватами, удивляться перестали: сговорные подарки за принцессу из дома Хань и должны быть
такими!
Известно, что императоры всех эпох с величайшей неохотой соглашались на брачные союзы своих принцесс с варварами. Не одному иноземному принцу было отказано, а дары возвращались назад.
Однако в данном случае приходилось крепко подумать. Разве есть иной выход? Теперь не времена легендарного Шуня или Чэн Тана, кочевники напирают. Хунны ушли на север — надолго ли?
А усуни — сильнейший союз племен. Они никого не боятся. Войско, которое они могут выставить — 200000 человек.
Сила!.. И самое главное: через земли усуней как раз проходит торговый путь на Запад. Откажи — и то, на что была потрачена вся жизнь, ради чего положено столько трудов и средств, — все может пойти прахом.
Император просто не знал, на что решиться. И тут хитрый советник Челин подсказал: почему бы не отдать этому варвару в жены не любимую дочь или милую внучку, а восьмиюродную племянницу? Или сорок четвертую правнучку, родившуюся от семнадцатого внука? Они хоть и «небесной» крови, однако мало радости приносят Великому Сердцу. Да и побочных принцесс (как и принцев) так много, что потерю одной из них просто трудно заметить. Кроме того, разве Великий Государь не жертвует ежедневно, ежечасно, ежеминутно и ежесекундно своей драгоценной жизнью и здоровьем ради процветания страны?... Пора и другим...
Выбор остановили на Цветке Лотоса не без участия все того же Челина.
Вот уже два года, как она заневестилась и закалывает прическу. Однако ни один жених не посватался до сих пор - и это не смотря на «небесную» кровь и на то, что Цветок Лотоса очень хороша собой. Слишком своенравна!
...Поезд невесты кочевники встретили за двенадцать ли от ставки — признак величайшего уважения. Надвигался сизый, прекрасный, но все равно какой-то нелепый «инородческий» вечер. Рыжебородые сановники, увешанные золотыми бляхами, сошли с чудных коней-лебедей и преклонили колени. Вслед за ними несметное (как показалось принцессе) войско мгновенно спешилось и последовало примеру своих вождей. Принцесса в откинутом паланкине встала во весь свой маленький рост. Грудь ее бурно вздымалась, взгляд возбужденно пробегал по бесчисленным склоненным головам, по неисчислимому морю фыркающих коней-лебедей... Неужели она - повелительница этой окраинной империи? Пусть бы сейчас увидел эту картину весь императорский двор, все эти завистливые дамы...
Самый дородный и почтенный из сановников поднялся на кривых ногах и произнес густым басом:
— О, Небесная верблюдица! Повелитель ждет тебя у своего костра. Но если ты устала, то для ночлега раскинут шатер.
Преданный Люй Шу перевел:
— О, Небожительница! Дай отдых утомленному телу под сенью шатра, который уже готов для тебя!
— Да! — сказала Цветок Лотоса. Люй Шу перевел ответ принцессы:
— Я жажду увидеть повелителя. Но скромность девы не позволяет торопиться.
Усуни были в восторге: она знает степные обычаи! Правда, подивились краткому ответу и длинному переводу.
В паланкине ее поднесли к высокому холму. Но это был не холм. Гигантский шатер как бы «облицован» снаружи мехами пятнистых зверей — снежных барсов... Парадный вход прикрыли три шкуры туранских тигров с оскаленными усатыми мордами. По бокам входа замерев, как изваяния, уже стояли два богатыря из ее личной охраны.
Чуть свет служанки разбудили ее. Они ведь не знали, что принцесса всю ночь не сомкнула глаз и забылась лишь под утро. Утро в горах всегда свежее, даже летом.
Принцесса, зябко кутаясь, ступила на зеленый войлок травы и сразу же замочила ножки: как холодна роса! Но ее уже подхватили в паланкин.
Путь продолжался совсем недолго. Яркое солнце не успело еще припечь по-настоящему, как Люй Шу подъехал к паланкину:
- Нежный Цветок Лотоса! Сейчас будет столица... Они как раз поднялись на холм и взору принцессы открылось...
...В глубокой, ровной, как стол, котловине на левом берегу реки, впадавшей в Теплое озеро, раскинулась главная ставка усуньского владетеля — город Чигу.
С северной стороны за рекой вздымались могучие горы, с юга котловину ограждали увалы. Город был защищен высокой глинобитной стеной. Вторая стена — внутренняя — охватывала саму ставку. На западе блестела под утренним солнцем спокойная гладь озера и терялась где-то вдали.
За стеной было разбросано множество серых кубиков, отдаленно напоминающих крестьянские хижины, — такие принцесса видела, когда двор совершал переезды из Чанъани в Лоян. Но больше всего темнело круглых шатров, между ними суетились крошечные людские фигурки, проносились игрушечные всадники. Отовсюду поднимались дымки, там варили, жарили — готовились к празднику.
Обширная полоса между стенами, а также вся восточная часть города были не застроены и походили на огромный загон для скота. Все это просматривалось довольно ясно.
У городских ворот кортеж невесты опять встретили старейшины. С ними на этот раз было десятка два женщин — видно, придворных дам. С точки зрения принцессы одежда их была по-варварски вульгарной, крикливо-роскошной. Они тотчас взяли высокую гостью и ее служанок под свою опеку.
Вблизи Чигу еще меньше напоминал город, смешно даже сравнивать его с Чанъанью. Вместо улиц проторенные среди густой невысокой травы дорожки: тысячи конских копыт и подошв пешеходов потрудились для этого. Видны были также глубокие колеи от повозок: в некоторых стояли желтые лужи.
Ближе к берегу располагалось нечто вроде городского квартала: сотни две глиняных мазанок с тростниковыми крышами в окружении маленьких огородиков и еще более крошечных садов. Было еще десятка два-три деревянных срубов. И все. Остальную площадь занимали войлочные круглые хижины, в которых большими семьями обитали хозяева этих мест.
Верховный усуньский правитель назывался именем, которое для китайского уха звучало как Лецзяоми. Носил титул кунбаг. Это был рослый могучий старик с рыже-пегой от седины окладистой бородой и голубыми глазами. Весь вид его источал добродушие. Но принцесса понимала: это обман. Ужасные кочевники не могут быть добрыми. Ее неудержимо влекло снова и снова поглядеть на степного вождя. И она это сделала украдкой.
В день бракосочетания город был переполнен народом. А когда пришла ночь, в честь высоких врачующихся тысячи огненных птиц взвились в небо. Знаменитые усуньские воители, обмотав наконечники стрел горящей паклей, пускали их в звездную темень одну за другой. Великолепное зрелище!
Такого принцесса не видела даже в Чанъани. Казалось, звездный дождь вдруг изменил вселенским законам и вместо того, чтобы падать, сначала вознесся вверх сверкающим рассыпающимся каскадом от грешной земли к чертогам небожителей, дабы возвестить всех о великом празднике соединения Запада с Востоком.
Хорошо, что стрелы летели наискось и падали на пустырь за городскую стену. Иначе в эту ночь Чигучэн с его камышовыми крышами и войлочными хижинами сгорел бы дотла.
Не будем описывать торжественность свадебного обряда. Скажем только: сам кунбаг надел на шею невесты по ханьскому обычаю, одетой в красные одежды цвет радости, нитку чудесных бус.
Но в глазах её таилась печаль.
Жестокое разочарование постигло принцессу. Честолюбивым надеждам ее не суждено было сбыться. Она представляла будущего мужа старым вдовцом, немытым, неухоженным, как все кочевники. И уже заранее приготовилась принести себя в жертву, чтобы согреть его неуютную старость. А заодно и править страной, как императрица Гао-хоу, вдова Гао-цзу, основателя Ханьской династии. Ибо разве допустима сама мысль, чтобы дряхлый муж не выполнял прихотей юной красавицы-жены?
Действительность оказалась совершенно иной.
Во-первых, гуньмо(так китаянка произносила титул кунбага) хоть и был стар, но вовсе не дряхл. Правда, беспощадный пахарь Время прошелся плугом по его лицу, оставив глубокие борозды. Но его странно голубые глаза под кустистыми бровями смотрели пронзительно-ясно и были без всяких признаков мутной старческой влаги. А когда во время пира он сбросил меховую куртку и рубаху, оставшись в одной безрукавке, принцесса невольно подивилась виду его мышц: мощные, крепкие, словно налитые руки, казалось, принадлежали совсем другому человеку. Такие руки она видела у борцов, выступавших в старом дворце Афан, построенном еще императором Цинь Ши Хуанди.
Удивительный человек: старость и молодость уживались здесь в одном сосуде.
Но с такими разочарованиями женщины легко справляются. Беда в другом. У гуньмо уже была жена — грузная, дородная бабища (хоть и молодая), дочь могущественного повелителя гуннов. И эта жена считалась старшей.
Значит, Цветку Лотоса уготована роль второй жены, ничего не значащей сладкой игрушки.
У владыки за его долгую жизнь, оказывается, перебыло много жен. От них он имел целый выводок сыновей и внуков.
Два старших сына считались младшими кунбагами, каждый управлял третью народа. В таких условиях о власти, о влиянии на Орду и говорить не приходилось.
Несколько месяцев принцесса была сама не своя. Все, что она видела, слышала, осязала, вызывало в ней раздражение. Грубый говор и пронзительные крики пастухов, вечное блеяние овец, такое бессмысленное. Эти конские табуны в тысячи голов: когда они мчались с развевающимися гривами по долине, содрогалась земля.
Вместо тенистых парков Чанъани голая степь, окруженная стеной гор, закрывающих горизонт. Вместо дворцов глинобитные домишки бедных земледельцев и убогие садики, где росли урюк, алыча, орехи и еще какие-то фруктовые деревья, неведомые ей. И войлочные, войлочные, войлочные хижины...
Выросшая в императорских покоях, среди изящных безделушек, в прекрасно убранных комнатах, она жила теперь в огромном шатре, поставленном специально для нее.
Спала за пологом на груде верблюжьих одеял. Любимые служанки, взятые из Чанъани, как могли украсили ложе, задрапировали грубые войлочные, едко пахнущие овчиной стены шелковыми материя¬ми с вытканными драконами, окурили ароматическим дымом...
А что приходилось переваривать ее нежному желудку? Изысканные дворцовые блюда заменило вареное или жареное на костре мясо и кобылье молоко. Этими жалкими яствами, пригодными лишь для мужланов, настойчиво угощал ее добродушный (как она убедилась) и недалекий (как она думала) старик-муж!
Правда, он был по-своему любезен и даже подарил ей целый короб драгоценного мускуса. Напрасно! Принцесса впала в жесточайшую депрессию. Вce здесь было не по ней.
Это другой образ жизни. Ей казалось, что она попала во владения князя Яньло.
И единственной отдушиной - чтобы не задохнуться - стали поэтические упражнения. Бамбуковым дощечкам изливала она боль души. И тщательно прятала их в драгоценную шкатулку, хотя ни один кочевник, в том числе и гуньмо, иероглифы читать не умел...
Стихи ее дошли до нас...»
Мифы и легенды
