Невеста кунбага. Часть - 3. Неоправданные ожидания

После брака

В день бракосочетания город был переполнен народом. А когда пришла ночь, в честь высоких брачующихся тысячи огненных птиц взвились в небо. Знаменитые усуньские воители, обмотав наконечники стрел горящей паклей, пускали их в звездную темень одну, за другой. Великолепное зрелище! Такого принцесса не видела даже в Чанъани.

Казалось, звездный дождь вдруг изменил вселенским законам и вместо того, чтобы падать, сначала вознесся вверх сверкающим рассылающимся каскадом — от грешной земли к чертогам небожителей, дабы возвестить им о великом празднике соединения Запада с Востоком!

Хорошо, что стрелы летели наискось и падали на пустырь за городскую стену. Иначе в эту ночь Чингучэн с его камышовыми крышами и войлочными хижинами сгорел бы дотла.

Не будем описывать торжественность свадебного обряда. Скажем только: сам кунбаг надел на шею невесты, по ханьскому обычаю одетой в красные одежды — цвет радости, нитку чудесных бус.

Но в глазах ее таилась печаль.

Жестокое разочарование постигло принцессу. Честолю¬бивым надеждам ее не суждено было сбыться. Она представляла будущего мужа старым вдовцом, немытым, неухоженным, как все кочевники. И уже заранее готовилась принести себя в жертву, чтобы согреть его неуютную старость. А заодно и править страной, как императрица Гао-хоу, вдова Гао-цзу, основателя ханьской династии. Ибо разве допустима сама мысль, чтобы дряхлый муж не выполнял прихотей юной красавицы-жены?

Действительность оказалась совершенно иной.

Во-первых, гуньмо (так китаянка произносила титул кунбага) хоть и был стар, но вовсе не дряхл. Правда, беспощадный пахарь—Время, прошелся плугом по его лицу, оставив глубокие борозды. Но его странно голубые глаза под кустистыми бровями смотрели пронзительно-ясно и были без всяких признаков мутной старческой влаги.

А когда во время пира он сбросил меховую куртку и рубаху, оставшись в одной безрукавке, принцесса невольно подивилась виду его мышц: мощные, крепкие, словно налитые руки, казалось, принадлежали совсем другому человеку. Такие руки она видела у борцов, выступавших в старом дворце Афан, построенном еще императором Цинь Ши Хуанди.

Удивительный человек: старость и молодость уживались здесь в одном сосуде.

Но с такими разочарованиями женщины легко справляются. Беда в другом. У гуньмо уже была жена — грузная, дородная бабища (хоть и молодая), дочь могущественного повелителя гуннов. И эта жена считалась старшей.



Значит, Цветку Лотоса уготована роль второй жены, ничего не значащей сладкой игрушки.

У владыки за его долгую жизнь, оказывается, перебыло много жен. От них он имел целый выводок сыновей и внуков. Два старших сына считались младшими кунбагами: каждый управлял третью народа. В таких условиях о власти, о влиянии на Орду и говорить не приходилось.

Несколько месяцев принцесса была сама не своя. Все, что она видела, слышала, осязала, вызывало в ней раздражение. Грубый говор и пронзительные крики пастухов, вечное блеяние овец, такое бессмысленное. Эти конские табуны в тысячи голов: когда они мчались с развевающимися гривами по долине, содрогалась земля.

Вместо тенистых парков Чанъани — голая степь, окруженная стеной гор; закрывающих горизонт. Вместо дворцов — глинобитные домишки бедных земледельцев и убогие садики, где росли урюк, aлыча, орехи и еще какие-то фруктовые деревья, неведомые ей. И войлочные, войлочные, войлочные хижины...

Выросшая в императорских покоях, среди изящных безделушек, в прекрасно убранных комнатах, наполненных ароматом драгоценных курений, она жила теперь в огромном шатре, поставленном специально для нее. Спала за пологом, на груде верблюжьих одеял. Любимые служанки, взятые из Чанъани, как могли украсили ложе, задрапировали грубые войлочные едко пахнущие овчиной стены шелковыми материями с вытканными драконами, окурили ароматическим дымом...

А что приходилось переваривать ее нежному желудку? Изысканные дворцовые блюда заменило вареное или жареное на костре мясо и кобылье молоко. Этими жалкими яствами, пригодными лишь для мужланов, настойчиво угощал се добродушный (как она убедилась) и недалекий (как она думала) старик-муж!

Правда, он был по-своему любезен и даже подарил ей целый короб драгоценного мускуса. Напрасно! Принцесса впала в жесточайшую депрессию. Все здесь было не по ней. Это — другой образ жизни. Ей казалось, что она попала во владения князя ада Яньло.

И единственной отдушиной — чтобы не задохнуться — стали поэтические упражнения. Бамбуковым дощечкам изливала она боль души. И тщательно прятала их в драгоценную нефритовую шкатулку, хотя ни один кочевник, в том числе и гуньмо, иероглифы читать не умел...

Стихи ее дошли до нас...

Невеста кунбага. Часть - 2. Прибытие