Тайна Чон-Таша. Дочь и племянница "врагов народа"

АННА И АЛЕКСАНДРА

Сергей Кашеваров был из казанских мещан. Отец дер­жал пекарню, в которой работала вся семья. Женился Сергей в двадцать восемь, после службы в белой и крас­ной армиях. Александра была младше его на четыре года. Дочь известного в Казани врача Иосифа Богданова, она, похоронив первого мужа, оставила его, редкую для рос­сийского слуха, фамилию: Ксу-Эрбо.

В двадцать восьмом Сергей приедет во Фрунзе, Алек­сандра - через год, окончив учебу в Ленинграде. Он станет бухгалтером в ирригационном управлении, она - препода­вать немецкий язык.

Каждое лето Кашеваровы ездили в отпуск к своим, в Казань. Приезжала из Ленинграда сестра Сергея Ольга - она пела в Кировском театре, бывшем Мариинском. При­езжала сестра Александры с мужем - геологом Евгением Рутковским и дочерью Стасей. Сергей не отходил от пле­мянницы, очень похожей на его жену, ни на шаг.

Последний раз Кашеваровы приехали в отпуск, когда Стасе было семь.

Веселый речной трамвайчик привозил Кашеваровых и Рутковских из Казани на старую пристань Ташовки, и хозяйская корова радостно встречала их знакомым мычанием. Дача была двухэтажная и стояла в саду. Волга была рядом. В саду было темно от вишни - крупной, владимир­ской, только снизу, из-под деревьев, шел красноватый свет: листья, как ни старались, не могли скрыть от глаз прохладные капли земляники.

Вечерами пели. Начинала Ольга, подхватывали Сергей, Александра - плыла над Волгой песня.

Тогда дядя Сережа научил Стасю плавать и подарил большой оранжево-красный мяч.

В десять лет, после гибели матери, Стася осталась с отцом, в четырнадцать, после его ареста, одна.

Через год, в августе сорок первого, она - очень быстро, всего за две недели и даже в пассажирском вагоне, при­одет во Фрунзе, оставив в Москве, в комнате коммуналь­ной квартиры все вещи, книги отца и большой оранжево­красный мяч.

... Найти Станиславу Евгеньевну Рутковскую мне по­могли в институте педагогики: дали ее домашний телефон. :)то о ней, Стасе, писала в июле тридцать девятого Алек­сандра Иосифовна Ксу-Эрбо-Кашеварова: моя сестра за­мужем за неким Рутковским, у них дочь, мы с мужем бездетны и хотели бы племянницу удочерить...

Это было откровенное, очень личное письмо. Лист бу­маги, напечатанный через один интервал, с обеих сторон, на расстроенной казенной машинке: "как стало известно мне из источника в Молдовановской колонии, муж после допросов вернулся в камеру ненормальным человеком - на грани сумасшествия. Мне передали его записку, из которой видно, что, по его словам, он "не выдержал испытаний и стоит у позорного столба"... К новому наркому НКВД Киргизской ССР на прием я не могла добиться, но как я могу верить тем, кто был исполнителем дел Лоцманова?"

Письмо называлось жалоба. И было адресовано новому наркому внутренних дел СССР.

Товарищ Берия гражданке Ксу-Эрбо-Кашеваровой не ответил.

С печатями, входящими-исходящими НКВД СССР оно вернулось во Фрунзе и было подшито в следственное дело N 1319. Как и заявление Львовой Галины Павловны: прошу пересмотреть дело моего отца Львова Павла Константиновича, так как считаю его совершенно ни в чем невиновным,..

Галя Львова училась на биофаке МГУ, жила в общежитии на Стромынке. В комнате N 443 их было шесть - девочек, которые приехали учиться в Москву.

Галя Львова заканчивала второй курс. Стася Рутковская - пятый класс.

Они ходили по одним улицам, ездили в одних вагонах метро, покупали мороженое у одних лоточниц: Галя учи­лась в центре Москвы, на Моховой, Стася жила на Сивце­вом Вражке.

Они не знали друг друга, не были знакомы, дочери и племянницы "врагов народа". Сегодня только они хранят память о тех, кто волею рока стал заложником в смертельных играх больших и малых вождей с собственным народом, - женщины похожих судеб, одного, уходящего, поко­ления.

Я рассказала им друг о друге, пригласила в редакцию. Первой пришла Галина Павловна. Потом Станислава Евгеньевна. Они говорили. Об отцах, детях, внуках, ценах. Обменялись телефонами. Я видела, как, взявшись за руки, помогая друг другу, они осторожно спускались по некру­тым ступеням редакционного подъезда.

Время остановилось. А потом пошло вспять. На столе лежали две фотографии: Анна Львова была моложе своей дочери. Александра Ксу-Эрбо-Кашеварова-своей племян­ницы.

Старые снимки, прекрасные лица. "Снималась летом, в счастливые дни”, - написала Анна на обороте фотографии. Александре на портрете, сделанном неизвестным, но, не­сомненно, настоящим художником фотографии - семнадцать.

Кто знал, что ждет их впереди?

Шестнадцатого мая пятьдесят шестого года старший следователь КГБ при Совете Министров Киргизской ССР капитан госбезопасности Татаринов допросил в качестве свидетеля Львову Анну Васильевну, пенсионерку, проживающую во Фрунзе.

Семнадцатого мая старший следователь прокуратуры юрода Боброва Воронежской области Худайбергенова допросила в качестве свидетеля Ксу-Эрбо-Кашеварову Александру Иосифовну, учительницу Битюгской средней школы N 2 села Коршево Бобровского района.

Следователь Татаринов уже получал ответы на свои вопросы, сделанные в ходе проверки материалов по делу "офицеров старой царской армии Барудкина, Львова и Кашеварова, завербованных в контрреволюционную шпионскую организацию резидентом англо-японской развед­ки Талызиным, находившимся в Западном Китае".

Сведений о Талызине в архивах КГБ не было: ни в Москве, ни в Алма-Ате, ни в Ташкенте. Не было их и в собственном архиве, во Фрунзе. Не было в Ташкенте и следственных дел бывших офицеров белой армии Талызи­на, Барудкина и Львова после их возвращения из Китая в двадцать первом - двадцать втором.

Адресное бюро нескольких республик дали справки о Талызиных Александрах - Васильевиче и Прокопьевиче, уроженцах Ленинграда и Челябинской области, 1900 и 1910 годов рождения. "Резиденту" же Талызину в конце двадцатых было как минимум сорок...



Сведения о Талызине, Барудкине, Львове и Кашеварове не были обнаружены и в Центральном государственном Особом архиве МВД СССР. Проверка была многократной: на обратной стороне бланка-запроса (на каждого - в отдельности)- несколько печатей, росписей и дат. Сведения давал не один отдел.

Отрицательный ответ пришел из Центрального госархива Дальнего Востока. В справке из Управления МВД по Хабаровскому краю значилось: данные лица по учету и документальным материалам крайгосархива не проходят.

На Дальнем Востоке следы фрунзенских "членов "Братства русской правды" капитан Татаринов искал не случайно.

По данным КГБ СССР, полученным во Фрунзе в мае пятьдесят шестого, антисоветская организация "Братство русской правды" была создана в Китае в 1926 году и до 1930 подчинялась Верховному кругу БРП в Германии, а (ятем была реорганизована в самостоятельный Дальне-Восточный автономный отдел БРП.

Антисоветская деятельность БРП в Китае финансиро­валась и проводилась под руководством японской развед­ки.

В 1934 в Москве была вскрыта и ликвидирована дивер­сионно-террористическая организация Харбинского фи­лиала БРП. В материалах следствия указывалось, что при­бывшие в СССР члены БРП имели задания организовать диверсионные ячейки в Москве и других городах Совет­ского Союза.

Имелся ли филиал "Братства русской правды" в Сред­ней Азии, Лубянке было не известно.

Что стояло за этой справкой?

Что скрывалось за сочетанием трех слов - братство русской правды?

Верность офицерской присяге, поруганной Родине и расстрелянному царю? Горечь поражения, требующая возмездия? Неутоленный патриотизм? Ностальгия "бе­лой" эмиграции? Боль русских, потерявших Россию на­всегда?

И еще - можно ли считать полностью объективной ин­формацию Лубянки образца пятьдесят шестого?

... Шел тридцать четвертый.

Порядок в экономике еще "наводился" репрессиями, еще не закончилась чистка в партии. Но в высших ее эшелонах - Политбюро и ЦК еще можно было говорить то, что думаешь. И сторонников политики чрезвычайных мер становилось все меньше. В январе 33-го в речи на Плену­ме ЦК Сталин пообещал не "подхлестывать" страну.

В июле 34-го был образован Народный комиссариат внутренних дел. ОГПУ - теперь одно из подразделений НКВД, стало терять "славу" карающего меча революции.

Недолгая "оттепель" тридцать четвертого (сколько их было в истории советского государства?) закончилась в первый день первого зимнего месяца. "Закон от 1 декаб­ря", подготовленный Сталиным через несколько часов по­сле убийства Кирова (и даже формально не утвержденный сессией ЦИКа), убрал последние тормоза с чудовищного, Вождем и созданного, механизма репрессий. "Красный террор" становился массовым.

Контрреволюционные, подпольные, антисоветские, по­встанческие, шпионские, террористические и диверсион­ные организации - везде и всюду, днем и ночью, оператив­но и беспощадно - вскрывались и ликвидировались.

Не была ли одной из них "московская организация "Братства русской правды"?

Но очевидно: ни в тридцать восьмом, ни в пятьдесят шестом ни прямых, ни косвенных доказательств принадлежности Барудкина, Львова и Кашеварова к "Братству русской правды" не было.

Ничего этого ни Анна, ни Александра не знали.

В августе каждой сообщили о реабилитации мужа: Львовой во Фрунзе, Кашеваровой - в Боброве.

Они так и не узнали, что всю оставшуюся жизнь ждали мужей напрасно.

Не узнали, что стали вдовами через восемь месяцев после ареста Павла и Сергея, в ноябре. Анне было сорок дол, Александре тридцать восемь.

Ведомство выдавало правду по частям.

И в пятьдесят шестом, и еще три с половиной десятилетия спустя причина и дата гибели реабилитированных и значит, КАЗНЕННЫХ БЕЗ ВИНЫ, оглашению не под­лежали.

Место их захоронения неизвестно и сегодня.

Только 31-го июля девяносто первого, на встрече с родственниками тех, чьи останки были обнаружены в урочище Чон-Таш, президент Акаев огласил список из ста тридцати семи фамилий, имен и отчеств.

Список был составлен по алфавиту.

Между Кашеваровым и Львовым были: Кененбаев Ке­рим, Киргизбаев Бахирдин, Котляров Даниил Иванович, Кроиицкий Людвиг Казимирович, Кузьмин Иосиф Ивано- пич, Кульназаров Нуркул, Лепин Артур Янович, Ли-Ха Са­ми, Пиценмайер Владимир Августович, Лузанов Михаил Николаевич, Лу-Чан-Той, Лю-Же-Чин, Люфинг Егор Емельянович, братья Люфт - Александр Александрович и Константин Александрович...

Пятнадцать мужей, сыновей, отцов, на которых остановился бдительный взгляд неусыпных стражей революции.

Но сначала были другие списки. В этом - 1938 года, ноября, 5-го дня, Львов Павел Константинович и Кашева­ром Сергей Афанасьевич рядом: N 37 и N 38. Алфавит был ни к чему. Над списком из сорока трех фамилий заглавны­ми буквами было напечатано: расстреляны следующие лица.

В верху страницы, вразбивку, через три интервала, тоже заглавными, напечатано - акт.

Иностранное слово с латинскими корнями имело три значения: деяние, официальный документ, часть театраль­ного представления.

Деяние было преступлением.

Официальный документ - надругательством.

Действие происходило не на сцене.

И выстрелы, и крики - проклятия, прощания, и черная бездна ямы на склоне холма, и черные силуэты близких гор, и полуторка, крытая брезентом, и тела, что привычно бросали в черную пустоту умелые руки умелых людей - все было настоящим.

И боль.

И кровь.

И смерть.

И стоны, которые долго, до рассвета, слышались из глубины земли.

И которые никто не слышал.

Готовились к празднику шесть девочек-студенток на Стромынке, в Сокольниках.

Александра Ксу-Эрбо, воспитанная на классике, пате­фона не признавала. А Стася могла слушать часами. В шестом классе, накануне 7 ноября, они с отцом впервые поле гибели мамы, достали из шкафа коробку с пластин­ками.

И хозяйка Львовых заводила любимый патефон: и ве­чером пятого, в субботу, и утром шестого, в воскресенье.

Ставила Утесова.

Иглу давно не меняли, пластинка чуть шипела:
...дела идут, и жизнь легка,
ни одного печального сюрприза,
за исключеньем пустяка...

Отрывок из книги "Тайна Чон-Таша." опубликован с согласия автора Регины Хелимской.

Тайна Чон-Таша. Дело Кашеварова и Львова