Работа Р. Чокоевой над партией Жизели
Солистка балета...
Это была мечта, ставшая явью. К наслаждению, которое Рейна всегда испытывала от танца, прибавилось сознание ответственности.
В театре она сразу же окунулась в его творческую атмосферу. Ей была поручена роль Чолпон в одноименном киргизском балете. Она должна была танцевать в паре с прославленной киргизской балериной Бибисарой Бейшеналиевой. И это ко многому обязывало. Она с головой ушла в работу и уже в следующем, 1957 году состоялся дебют новой солистки.
Трудности выступления в национальном балете не миновали и Рейну Чокоеву. Но она быстро постигала специфику национального колорита и сумела создать впечатляющий образ Чолпон на высоком профессиональном уровне.
Об исполнительском мастерстве Рейны Чокоевой в дни декады в Москве писали газеты: «Она привлекает к себе теплотой и задушевностью выражения своих чувств, мягкостью и нежностью движений» («Правда», 18 октября 1958 г.), «Ее танцы заставляют вспомнить о поэтических образах «Манаса», как бы отразившихся в ее игре» («Известия», 17 октября 1958 г.), «Каждое дыхание, поза, жест артистов Р. Чокоевой (Чолпон), У. Сарбагишева (Нурдин) по-настоящему живо и искренне прочувствованны» («Советская культура», 18 октября 1958 г.).
Не успела закончиться декада в Москве, как Рейну ждала новая и увлекательная работа над партией Жизели в одноименном балете А. Адана.
Кто только не играл Жизель на сценах театров всего мира! Казалось, русская балерина Анна Павлова превзошла все возможное в этой роли. Но театр не может жить, копируя известное, даже если оно само совершенство. Анна Павлова изображала в Жизели беспредельность чувств любви и веры, а другая замечательная русская балерина Ольга Спесивцева показывала глубокий надлом в чувстве героини, который обозначался с начала и до конца отсутствием веры.
Рейне Чокоевой — первой киргизской Жизели, предстояло выявить, собственное отношение к внутреннему миру героини.
Партия Жизели соответствует лирическому складу характера Чокоевой. Но прежде всего следует подчеркнуть присущее актрисе оптимистическое мироощущение. Вот почему, говоря о Жизели, необходимо отметить, что Чокоева принесла на киргизскую сцену гамму светлых чувств. Она и в несчастье героини стремилась найти жизненные, солнечные ноты, изобразить торжество радости над печалью.
Как известно, балет А. Адана резко делит действие на два акта. Первый изображает земную жизнь, второй — призрачный мир умерших, которые, по преданию, живут в образах виллисов. Уже в первом акте обозначается непроходимая грань между радостью и печалью, любовью и ненавистью, жизнью и смертью. Но оказывается, все значительно сложнее. Там, где, казалось бы, должна быть ненависть, как результат поруганной любви, продолжает жить светлое чувство и его нельзя ничем погасить. И это ощущение света и тепла возникает, как только Жизель-Чокоева появляется на сцене. Она удивительно легка, каждое ее движение пронизано радостью жизни.
Когда смотришь танец Рейны Чокоевой, кажется, что ее стремительность рождена не только характером героини, но и самой природой родных киргизских просторов, где родилась актриса. Ей внутренне присуща та широта чувств, в которой как бы нашли отражение и приволье зеленых джайлоо, и бурное течение рек, и величие горных кряжей.
Во всем этом таится своеобразная гармония линий, красок и звуков, формирующая душу человека и отмечающая своей печатью творчество художника, артиста.
Вероятно, именно эту особенность уловил французский журналист Ж. Моранже, написавший о Рейне Чокоевой, что она создала «романтический и трогательный образ первой киргизской Жнзели», взволновавший «умы и сердца киргизов, живущих в горах Тянь-Шаня далекой Центральной Азии».
Мироощущение Жизели, выросшей в окружении природы, безыскусственно, натура ее непосредственна. Ей чужды скрытность и фальшивость. Душа ее чиста и светла, как летний день. Она привыкла принимать мир, как есть — во всей его первозданной чистоте, не помышляя о зле и коварстве. И когда на нее обрушивается несчастье (измена любимого), то в первый момент она не в состоянии понять и осмыслить происшедшее. По инерции она еще продолжает на что-то надеяться, а когда для надежды не остается места, совершается трагический надлом.
Сцену сумасшествия Р. Чокоева проводит с удивительным тактом и чувством меры. Обычно актрисы «нажимают» на эту сцену, появляются с растрепанными волосами, безумным, блуждающим взором. Рейна Чокоева избегает эффектов. Ее героиня как-то замирает в своем несчастьи, делается тише. Только одна прядь волос выбивается и падает на глаза. Движения замедляются, точно отлетела их душа. Зритель ясно ощущает, что Жизель не справится с крушением веры в любимого—она уже словно не живет и все делает механически. И взгляд у нее становится отсутствующим. Только иногда, взглянув на Альбера или на его невесту, она вздрагивает, будто что-то вспоминая, но опять никнет, как подрезанный стебель.
Когда-то в пору влюбленности, играя с Альбером, она гадала на лепестках цветка: «Любит... не любит...» И вот сейчас, присев на корточки, Жизель будто держит в руках тот заветный цветок и, как прежде, отрывает лепестки — «Любит... не любит». Затем, вскочив, бросается в сторону, как от обманчивого видения.
Но любовь Жизели не переходит в ненависть. И это особенно раскрывается во втором акте. Здесь Жизель у Чокоевой выглядит глубоко страдающей и все же далекой от мести. Её дуэт с Альбером будто возвращает её к лучшим минутам тех дней, когда счастье светило ей в полную силу. Потому она так упрашивает повелительницу виллисов пощадить Альбера, даровать ему жизнь. И в этом раскрывается жизнеутверждающая сила любви. В подобной интерпретации образа Жизели проявился светлый оптимизм не только героини, но и самой Чокоевой, стремившейся наполнить романтический характер реалистическими, земными (в лучшем смысле этого слова) чертами.
Рейна Чокоева никогда не видела французских балерин, танцующих Жизель. Но Рейна остается верной реалистической школе. Её Жизель наполнена кровью и плотью. В ней есть земля и небо, глубина чувств и сила характера, находящего родственный отклик в душе киргизской балерины.
Солистка киргизского балета Рейна Чокоева
